Где гаснут аккорды

Внимание! В данной главе присутствует описание психологически тяжелых тем, в том числе буллинг, токсичные комментарии, агрессия. Пожалуйста, читайте с осторожностью!

Репетиции к полуфиналу шли с маниакальной точностью. Ева приходила в зал раньше всех, молча, с пустым взглядом, в наушниках, полностью отгородившись от всего мира. На ней был серый худи, потертые кроссовки и усталость, которую нельзя было спрятать ни под тональным кремом, ни под светом софит. Она стояла на сцене с гитарой в руках, но она была не просто инструментом, а щитом — дрожащим, тонким, но единственным, что у неё осталось.

Ева говорила мало, почти не смеялась. Только кивала, когда наставник просил изменить темп, шаг, интонацию. Когда включалась фонограмма, она поднимала микрофон, пела, и в голосе дрожала какая-то хрупкая боль, которую трудно было подделать. Казалось, всё отлажено, выверено: свет, фон, движения. Но внутри неё царил полный хаос.

С каждой новой репетицией в сети нарастала волна ненависти — словно кто-то специально нажимал на ускорение. В комментариях под её постами появлялись всё более жестокие фразы:

«Так у нее же мама умерла, она должна понимать всю боль, но решила заработать на чужой, и как это назвать, Ева?»,

«Слёзы в прямом эфире — отличный ход для жюри».

Кто-то писал в директ мерзкие сообщения: «Скажи спасибо эпидемии — без нее ты была бы никем».

Однажды утром она проснулась и увидела скриншоты, разлетевшиеся по форумам — якобы её личная переписка, где она цинично говорит, что «смерть матери сыграла на руку». Это было фальшивкой, грязной подделкой, но вирусной, как плесень на влажной стене. Люди жадно пересылали, цитировали, смеялись.

Интернет-мемы становились всё изощреннее. На одном она стояла на сцене в чёрном платье с гитарой, а рядом фотошопленная могила с надписью «Спасибо, мама, за карьеру». Другой сопровождался подписью «Голос боли или голос выгоды?», с её лицом, искажённым слезами в кадре с прошлого эфира. Даже профессиональные музыкальные паблики начинали обсуждать, не зашла ли она слишком далеко, используя личную трагедию, отраженную в песни, как пиар-ход. Она молча пролистывала все эти посты, но потом начинала задыхаться, воздух становился густым, как смола.

Сцена, на которой она стояла каждый день, превращалась в арену. И даже свет софитов теперь слепил, ранил, как прожектор на допросе. В зале было шумно, жужжали камеры, шуршали папки продюсеров, кто-то смеялся за кулисами — но в её ушах стоял звон. Потому что всё, что она слышала внутри, — это голоса этих людей. Их злость. Их насмешки. Их бездушие.