Сельма хотела жить вечно.
Бесконечный поток диет, порицаний, и малых операционных вмешательств, привел к тому, что за пару дней до шестидесяти лет она подписала бумаги на бронь вечной жизни в настоящей криокамере. Разумеется, жизнь была не такой уж вечной, но врачи все как один уверяли, что стоит подождать еще совсем немного, и медицина шагнет настолько вперед, что не нужно будет ложиться под нож, чтобы срезать лишнюю складочку от обвисшей со временем кожи, или расправить неугодную мимическую морщинку.
- Неужели от такого отказываются?
Доктор испытывающее посмотрел на Сельму и та не задумываясь мотнула головой.
Уж если есть возможность провести ближайшие сто лет в заморозке, не переживая ни за вопиющее поведение сына, ни за отвратительно меняющуюся моду и новые веяния молодежи, а потом проснуться в улучшенной версии мира, где, вполне вероятно, уже придумали как не стареть, то только дурак откажется от этой возможности.
Контракт на несколько сот листов, чек с шестью нулями и готово! Новая жизнь уже не за горами, осталось только попрощаться со своими подругами, предупредить сына, что больше его никто терпеть не будет и в путь. Через три месяц она заснет столетним сном, а когда проснется, даже не заметит как протек целый век.
Уоррен ее затеи с энтузиазмом не принял, но и точно сказать, о чем он думал, было сложно. В этом и заключалась проблема ее сына: он мало говорил, особенно с ней.
Живя почти под одной крышей, но в разных подъездах, он успевал вывести ее из себя одним своим видом. Когда-то давно, она думала, что вырастит себе настоящий пример для подражания, на который будут равняться мамы остальных детей в их квартале, но с половым созреванием все ее мечты об идеальном ребенке постепенно начали таять, а к двадцати годам и вовсе растворились. Уоррен не мог вести себя нормально на публике и даже предупрежденный Сельмой о важности события, или о весомости людей, с которыми предстояло общаться, он никак не мог вылезти из своей скорлупы, еще сильнее забиваясь внутрь, отгораживаясь от всего, что так хотела привить ему мать.
Не та одежда, не тот характер, не та музыка, не те друзья - и все это, к тому же, из рук вон плохо.
Когда Сельма силой заставила его отказаться от всего, что он старательно копил вокруг себя и своих предпочтений, появилась надежда, что вот теперь он может одуматься и стать нормальным человеком, но вместо этого она получила лишь окончательно заглохшую стену между собой и сыном, который перестал выходить на контакт не только с ней, но и с прочими людьми, предпочитая затворничество миру, который не готов мириться с его «особенностями».
