Мила
Typhlobasia — поцелуи с закрытыми глазами.
Запыхавшись от паники в венах и не имея никакого чувства направления, я захлопнула за собой дверь ванной, заперла ее и отступила назад, сердце бешено колотилось в горле.
Ронан был гнусным мошенником. У меня в запасе было три секунды, после чего послышались звуки его тяжелых шагов, преследовавшие меня, как только я достигла вершины лестницы. Он был быстрее, чем это было возможно для человека, его тень почти поглотила мою собственную, прежде чем я заперлась.
— Открой дверь, — потребовал Ронан, его слова были слишком спокойны для утешения.
Даже зная содержимое этой ванной комнаты вплоть до количества ватных палочек, да, я рылась в ящиках туалетного столика в надежде, что что-то волшебным образом появится, чтобы помочь мне защититься. Без сомнения, у Юлии есть ключ, и она с радостью поможет своему хозяину.
72
Я спокойна. Ты спокойна. Мы спокойны (фр.).
73
Я игнорирую его. Ты игнорируешь его. Мы игнорируем его (фр.).
— У тебя есть пять секунд, чтобы открыть эту дверь, прежде чем я ее сломаю.
Я взяла в руки щетку.
— Удачи тебе с этим.
Мне удалось ответить холодным голосом, хотя эта мысль послала волну неуверенности через меня. Я пыталась пинать, колотить и открыть дверь своей спальни, которая была той же самой марки, что и эта, и заработала несколько травм, но ни одной вмятины.
— Твои дурацкие двери могут выдержать торнадо...
Бах!
Я отпрыгнула назад, когда единственная перегородка между нами распахнулась и ударилась о стену с такой силой, что верхняя петля сломалась. Дверь неуклюже закачалась, пока еще один удар не вырвал ее из рамы, а затем твердый кусок дерева ударился об пол в нескольких сантиметрах от моих босых ног с громким стуком, от которого задрожало все мое тело.
Глаза поднялись, встречаясь с черными, в которых не было ни искорки, зубная щетка выскользнула из моих пальцев. Холодный страх парализовал меня на месте. Я уставилась на него, грудь тяжело вздымалась в ожидании его возмездия. Независимо от того, что он приготовил для меня, я отказалась умолять сохранить мне жизнь. Если гордость послала меня в ад, так тому и быть. По крайней мере, я покину этот мир, сохранив своё достоинство.
Ронан двинулся ко мне, эти дорогие ботинки наступили на упавшую дверь. Лязг металла заставил меня взглянуть на его руки, и когда я увидела, как он вытаскивает свой ремень из петель, мое сердце провалилось в желудок.
Он собирался выпороть меня, как Карло избил свою беременную жену в Крестном Отце.
К черту достоинство.
— Мне очень жаль!
Слова вырвались с неровным дыханием.
— Нет, тебе не жаль, malen'kaya lgunishka.[74]
Ноги несли меня назад, он следовал за моим отступлением. Прохладный каменный пол душа встретил мои ноги. Я находилась в ловушке, и он приближался ко мне с ремнем в своей хватке. Я должна была принять боль, чтобы вернуться к реальности; помнить, что его общество было не чем иным, как вестником смерти. В теории это звучало неплохо, но на самом деле? Это звучало так, будто было чертовски больно.
Схватив шампунь, я швырнула его в него.
— Ты это заслужил!
Он уклонился и от всех других предметов, которые я швырнула в него. Схватив меня за талию, его мрачный голос прижался к моему уху.
— Точно так же, как ты заслуживаешь, чтобы тебе выпороли задницу.
Я оттолкнула его, пытаясь ударить коленом туда, где будет больно, но он схватил меня за бедро карающей хваткой прежде, чем оно успело коснуться.
— Еще раз ударь меня коленом по яйцам, — прорычал он, — И ты успокоишь боль.
— Отпусти меня!
Я продолжала сопротивляться, но он крепко держал меня за запястья, а потом обмотал их ремнем и завязал узлом.
Когда он отступил, я попыталась вырваться, но он дернул за другой конец ремня, и я столкнулась с его грудью. Он прикрепил другой конец к современной насадке для душа на потолке, подняв мои руки над головой.
Тяжело дыша, я осторожно подняла глаза.
— Что ты...?
Остальные слова вырвались у меня, как визг, когда ледяная вода пролилась на меня дождем.
Я была достаточно высока, чтобы обе ноги упирались в пол, но ремень не был достаточно ослаблен, во избежании брызг. Я отплевывалась и задыхалась от неожиданного ливня, который был таким холодным, что иголки и булавки покалывали мою кожу.
— Что я тебе говорил насчет борьбы со мной?
Он схватил мое лицо, подняв его так, чтобы я встретилась с ним взглядом.
Сильный озноб сотряс меня, когда поток прямо из Антарктики намочил мои волосы и слил воедино платье и тело. Я сморгнула слезы с глаз. Я не знала, была ли это ледяная вода или облегчение, что он не собирался бить меня, но борьба внутри исчезла, оставив меня дрожащей и одинокой.
— Холодно, — пожаловалась я сквозь стучащие зубы.
— Хорошо. — он тоже был наполовину мокрым, но даже не вздрогнул, сжимая пальцами мои щеки. — У тебя вспыльчивый характер, kotyonok, — его хватка немного ослабла, темные глаза остановились на мне. — Не заставляй меня надевать на тебя поводок.
После его угрозы я должна извиниться. Я должна была бы молить его о прощении и шее без поводка, но вместо этого вырвались бесстрастные слова:
— Надеюсь, чай все еще горячий.
Малейший намек на веселье на его губах столкнулся с раздражением в глазах, и его ответ был задумчивым, возможно даже риторическим.
— Что мне с тобой делать?
— Отпусти меня.
Что-то неуловимое и противоречивое промелькнуло в его глазах, и я задалась вопросом, не планирует ли он уже освободить меня в ближайшее время; не променяет ли он меня на жизнь моего отца через несколько дней или даже часов. Эта мысль сжала стенки груди, заставляя чувствовать себя потерянной и одинокой, но отчаяние было не единственным чувством, которое пробудилось к жизни.
— Ммм... — мягкий звук завибрировал у моих губ. — Пока нет.
Я знала, что даже если мне удастся избежать встречи с дьяволом, его демоны будут преследовать меня на протяжении всей жизни. Когда я представила себе, как он уходит, не оглядываясь, словно я была комком жвачки на подошве его ботинка, ненужной и вскоре забытой, что-то яростное всплыло на поверхность. Или, может, это просто предлог для того, чтобы потерять контроль над ненавистью и позволить ей уйти в дым и пламя.
Я судорожно выдохнула, когда его большой палец скользнул по моей скуле. Контраст между его гневом и лаской сбил меня с моей оси, зажег молнию жара в животе, и возникло бессмысленное желание вызвать его мягкость и одобрение.
Он провел большим пальцем по моим губам, словно проверяя, не укушу ли я его. Нет. Я даже позволила ему слегка засунуть палец мне в рот. Низкий звук в его горле заглушил холод в воздухе, согревая воду на несколько градусов, и в этот момент все, что мне было нужно это тепло.
Даже если он придет в виде адского огня.
Я сомкнула губы вокруг его большого пальца, так что ему пришлось высвободить его, чтобы он не скользил по моим горячим губам и языку. Пламя вспыхнуло меньше, чем от взгляда в его глазах, и от всей тяжести его одобрения у меня заныло между ног.
Тепло внутри противоречило холодной пытке на коже, так что у меня закружилась голова. Кайф. Я была пьяна от стакана водки за десять тысяч долларов на высоте двадцати этажей, и мне ничего не оставалось, как уступить прикосновению, когда его большой палец потянул мою нижнюю губу вниз.
Запястья обернуты кожей, струйки ледяной воды стекают по моей коже и вниз по приоткрытым губам, время замедляется под плотным притяжением между нами, которое ощущается как полуприкрытые глаза и безлунные ночи. Кожа цвета слоновой кости и мурашки по коже. Промокшие Бриони и татуировки. Бескорыстие и жадность.
Инстинктивная потребность сократить расстояние лишила меня воздуха, и я не могла найти достаточно кислорода, который не был бы испорчен его жаром и пьянящим запахом леса. Моя голова была над водой, но я тонула; тяжело дыша, я знала, что этот грех не насытит меня.
— Пожалуйста, выпусти меня отсюда.
Мы оба, казалось, знали, что в моих словах было два разных желания: освободиться от этого ледяного наказания и от моей внутренней клетки.
Мое бьющееся сердце и плеск воды заполнили мгновение плотной тишины.
— Ты хочешь свободы, ты должна заслужить ее.
Это унизительное, наводящее на размышления заявление должно было разрушить чары между нами, хотя звук его голоса — культурный, но с более сильным акцентом, чем обычно — скользнул вниз по моей шее, как ласка. Мне захотелось прислониться к нему.
— У меня месячные, — тупо ответила я, надеясь, что ему это будет так же неприятно, как и Картеру, и я буду спасена от безнравственного момента.
Мне следовало бы знать, что нет.
Улыбка тронула его губы.
— Немного крови никогда не пугало меня.
Я судорожно сглотнула.
— Что ты хочешь, чтобы я сделала?
74
Маленькая лгунишка.
— Прояви творческий подход.
Горло сжалось, нерешительность остановила меня. Я не была уверена, что он хотел от меня или того, что я могла сделать со связанными над головой руками. Это был мой шанс на некоторую свободу, на то, чтобы ослабить поводья и придумать план побега, но что толку, если я утону первой? Я решила, что мне просто нужно научиться плавать.
Я сделала единственное, что могла сделать.
Поднявшись на цыпочки, я сократила расстояние, пока наши губы не оказались на волосок друг от друга; пока мои не коснулись его с каждой дрожью, которая прокатывалась по мне. Секунду я дышала ему в рот, ожидая реакции — любой реакции, которая придаст уверенности, — но ничего не последовало. Расстроенная, с дрожащей волной смущения, я прижалась губами к его губам.
Немного ослабив ремень, я неловко подняла руки над головой и положила их ему на плечи. Он был на вкус как корица, подкуп и что-то настолько мужественное, что я глубоко вдохнула, вдыхая его. Как мой рот двигался против него, все колебания внутри растворились, сменившись потоком огня, который опалил мой путь до кончиков пальцев ног.
Он не отвечал взаимностью на поцелуй. На самом деле за завтраком он казался более поглощенным своими маленькими играми, чем сейчас. Мне вдруг понадобилась его реакция, как будто я нуждалась в воздухе.
Целуя его мягко и медленно, моя нога скользнула вверх по его боку, обвив его бедро, притягивая его ближе, а затем я лизнула шрам на его нижней губе. Он резко выдохнул, шагнув ближе под струи воды, и уперся руками в стену душа по обе стороны от меня. Он был теплым, излучая столько тепла, что я задрожала и прижалась к нему, впитывая его.
Моя кровь вибрировала в венах, кипя под поверхностью. Я скользнула языком в его рот, он пососал его, слегка прикусив зубами, и влажное, горячее скольжение запульсировало в моей сердцевине. Его губы двигались против моих, встречая каждое погружение и облизывание более властно. Когда моя нога сжалась вокруг его бедра, чтобы подтолкнуть его ближе, рука оторвалась от стены и схватила меня за бедро, его пальцы впились в плоть.
Когда он прикусил мою нижнюю губу, я укусила его сильнее. Рычание из глубины его груди завибрировало против меня. Желание разгорелось в животе и сжалось в комок, который требовал облегчения. Я была ничем, кроме прикосновений и ощущений, плавая в облаке похоти, такой горячей, что я была уверена, что не выживу, если оно лопнет.
Углубив поцелуй, я издала сдавленный стон. Он проглотил его, коснувшись своим языком моего. Охваченная огнем и льдом, я выгнулась к нему, отчаянно желая контакта, трения, отпущения грехов.
Но ад привел меня сюда.
И ад вытащит меня оттуда.
Я дразнила его губы своими, облизывала, кусала, прижималась и дышала, боль расцветала между моих ног. Я бы сделала что угодно, лишь бы восполнить ее. Выдыхая отчаянный гул в его рот, я прижалась ближе, мое тело было вровень с его. Его хватка на моем бедре усилилась, и сдержанность за ней — мысль о том, что он может причинить мне боль, но не сделает этого — только заставила меня отчаянно желать большего.
Он издал сердитый звук, когда я начала тереться о его твердую длину в попытке облегчить боль, и тогда он оттолкнул мою ногу от себя и резко отступил.
Меня облили холодной водой снаружи и внутри, но это не украло тепло, которое он оставил позади. Грудь вздымалась с каждым вздохом, я смотрела, как он выключил душ и освободил мои запястья, будто ничего не произошло, словно он вообще не был ранен, в то время как я чувствовала себя вывернутой наизнанку — одна нога в подземном мире, другая нетвердо стоит.
Затем он ушел, оставив дверь моей клетки открытой, а за ней шанс на свободу, но я ничего не могла сделать, кроме как смотреть ему вслед, дрожа, с красными запястьями и теплом его рта на моих губах.
————
Мила
Qui vive — повышенное внимание и бдительность.
— Пора обедать.
Кружевной подол платья Юлии, вышедшего из моды два века назад, покачивался, когда она остановилась в дверях.
Я сидела на диване в гостиной, невидящим взглядом уставившись в большое окно.
— Я занята.
Кипя от собственного отчаяния... но все равно занята.
Ее глаза сузились.
Я выплеснула чай Ронану в лицо, и он не убил меня. Он даже не оставил постоянного следа. По крайней мере, на моем теле. Что касается разума, гордость не позволяла мне зацикливаться на нем, особенно потому, что ожог от его щетины и боль, которая пришла к жизни, все еще не исчезли. Он был здесь, извращенный и беспокойный клубок потребности.
Теперь у меня появилось внутреннее чутье, что он не хотел мучить меня физически, но я также была уверена, что он находил это забавным развлечением, разбивая мое мягкое сердце под его ботинком. Иначе зачем бы он играл со мной так долго, если месть это его намерение с самого начала? Может, он просто пытался снять приличное видео. Хотя, он даже не пытался остаться в моём гостиничном номере после того, как пригласил меня на обед.
— Он запрет тебя в комнате, — предупредила Юлия.
Я бросила на нее обиженный взгляд, затем встала и последовала за ней в столовую, спросив:
— Юля, ты знала мою маму?
— Все знали твою мать. Она была знаменитостью. — она сморщила нос. — Не понимаю, почему Бог позволил этой женщине быть такой талантливой. Хотя Он действительно работает таинственным образом...
— Какой она была?
— Аморальной.
Спать после семи утра было аморально для Юлии.
— Не могла бы ты уточнить?
— Она прелюбодействовала со всем, что двигалось.
— Значит, она была сексуально раскрепощена.
Я пыталась увидеть лучшее любой ценой.
Юлия остановилась в дверях столовой и сурово посмотрела на меня.
— Блуд это грех. Как и прелюбодеяние. — должно быть, она так сказала, потому что моя мать спала с моим папой, когда он был женат. — Она также была гордой, жадной и жестокой.
— Юля, — вздохнула я. — Ты просто перечисляешь все смертные грехи.
Она выгнула бровь.
— Ты мне не веришь?
— Я пытаюсь тебе поверить, но ты не даешь мне ничего, с чем можно было бы работать, кроме того, что она была очень плохой грешницей.
Ее глаза сузились.
— Она помогала твоему отцу с его работой, — она наклонила голову и посмотрела на меня почти сочувственно. — Хотя я не думаю, что ты готова это услышать.
Беспокойная энергия проскользнула сквозь меня. Любопытство умоляло спросить, но сердце подсказывало, что, возможно, я действительно не готова.
Поэтому я села за стол, где в одиночестве мне подавала голубцы все та же молчаливая служанка. Я нарезала капустный рулет, заметив, что повар не положил продукты животного происхождения. Удивительно, но все блюда, которые мне подавали, были веганскими.
Покончив с едой, я направилась на выход. Мое пальто висело на крючке, а сапоги стояла на полу, будто я была просто ночным гостем. Я надела верхнюю одежду и обувь и вышла на улицу.
Оба охранника по обе стороны двойных дверей замолчали. На самом деле все во дворе притихли, наблюдая за моими шагами, пока я шла по кольцевой аллее и по огромному слою снега. Если я убегу, они, скорее всего, прострелят мне ногу. В конце концов, они не могли убить залог Ронана.
Я направилась к пристройке, служившей конурой. Собаки бегали по всей длине ограждения, провожая меня взглядом. Я остановилась перед ними, опустилась на колени в своем пальто на снег и сказала им, какие они хорошие собачки. С очень острыми зубами.
Когда я немного убедилась, что они меня не укусят, я просунула руку через ограждение ладонью вверх. Только один из них подошел, чтобы обнюхать меня, в то время как другие оставались на месте, словно не хотели опускаться так низко, чтобы я их погладила. Я почесала пушистую шею дружелюбного и улыбнулась, когда он лизнул мне руку. У меня никогда не было собаки. Папа их не любил. Но я всегда мечтала об одном.
Немецкая овчарка с соболиным мехом и угрюмым выражением лица одиноко стояла возле собачьей двери, вздыбив шерсть на мое присутствие. Я тихо заговорила с ним, но он держался на расстоянии, махая хвостом и подняв шерсть. Чувствуя, что уже достаточно его расстроила, я встала, чтобы немного прогуляться по периметру. Глаза охранников впились мне в спину, словно я попала в перекрестие прицела.
Облака разошлись, солнце сияло на снегу. По краям участка росли деревья, и я гадала, как далеко мне придется идти, чтобы найти цивилизацию или даже просто дорогу с редкими прохожими. Хотя, даже если бы шоссе находилось в трех футах от двора Ронана, я не была уверена, как бы добралась. Не с его постоянным ночным дежурством и собаками, которые, несомненно, быстрее меня.
Получив полную свободу действий в доме, я воспользовалась этим. Потребовалось несколько часов, чтобы заглянуть в каждый уголок и щель на первом этаже, но, к сожалению, я не нашла секретного прохода, который вел бы отсюда.
Я ненавидела правду, но этот дом великолепный.
Настоящие картины висели на стенах, каждый предмет мебели обладал вневременным очарованием, и каждая комната создавала особое настроение. Это место ощущалось, как дом, не в четырех стенах неподвижный камень.
А потом я нашла библиотеку.
Полки тянулись до самого потолка, забитые книгами с разноцветными корешками. В передней части комнаты стоял большой письменный стол красного дерева, и воздух был пропитан запахом гвоздики. Я не знала, что мне нравилось больше: то, что Ронан курил рядом с полкой первых изданий, или то, что мне придется делить с ним это пространство, как бы долго он меня здесь ни держал.
Первой книгой, которую я взяла с полки, был Потерянный Рай — Джона Мильтона. Какая ирония. Роман представлял собой набор стихотворений, изображающих Сатану высокомерным и способствующим его собственному падению, и, в конечном счете, он проиграл борьбу с Богом.
Я бросила книгу на стол Ронана по пути к выходу.
Единственное, чего не хватало в доме, так это электроники. Я не нашла ни одного телефона, радио или компьютера. Либо частоты нарушили связь Ронана с подземным миром, либо он избавился от любого способа, которым я могла обратиться за помощью.
Скрип вилки и противоречивые мысли составили мне компанию за ужином. Я задумалась, была ли я таким же плохим человеком, как папа, за то, что закрывала глаза на правду и защищала его даже сейчас, не будучи в состоянии вынести мысль о его потере. Интересно, сколько родственников мне так и не довелось встретить? Но больше всего меня интересовало, чем или кем, ужинает дьявол сегодня.
В комнате было тихо и пустынно без его присутствия, и почему-то его отсутствие только усиливало беспокойство, которое он создавал внутри. Воспоминание о его низком одобрительном возгласе пробежало по моему телу, вызывая мурашки. Я в отчаянии отодвинула тарелку и мысленно произнесла: J'ai le syndrome de Stockholm. Tu as le syndrome de Stockholm. Nous avons le syndrome de Stockholm.[75]
Прежде чем молчаливая служанка успела унести мои объедки, я схватила тарелку, надела пальто и обувь и вышла на улицу. Солнце уже село, но свет освещал двор и мой путь к конуре.
И снова разговоры охранников стихли, как только я вышла. Хотя равнодушные собаки внезапно заинтересовались объедками на моей тарелке, и взяли по одной, облизывая мои пальцы. Я приберегла пельмени для угрюмого, который сидел один в углу и смотрел на меня. Я бросила их рядом с ним, но он не двинулся. Другие собаки обходили его стороной, и я задумалась, был ли он Альфой стаи или просто темпераментным.
Позади меня раздался хруст шагов по снегу.
— Держись от него подальше, — сказал Альберт. — У него не все в порядке с головой.
Собака, вероятно, была единственной, у кого в этом месте все было в порядке с головой.
— Как его зовут? — спросила я.
— Хаос.
— Zdravstvuy[76], Хаос, — прошептала я.
Я повернулась к Альберту и подтолкнула пустую тарелку к его животу. Он хмыкнул и схватил изящный фарфор, прежде чем тот упал.
— Я думала, тебе нужно что-то, чтобы служить всему этому предательству, — сладко сказала я ему, прежде чем направиться обратно в дом.
Приблизившись к входной двери, я прошла мимо охранника с жестоким взглядом. Он подтолкнул мужчину рядом с собой прикладом винтовки и сказал что-то, что вызвало смех между ними. Неделю назад очевидное оскорбление было бы для меня как удар под дых, будто они могли видеть сквозь меня все грязные секреты внутри. Теперь, в этой крепости зла, эти тайны были единственным способом, которым я могла вытерпеть. Что-то внутри меня хотело не просто выжить, но и процветать.
Повернувшись, чтобы посмотреть на них, что-то в моих глазах заставило их смех исчезнуть. Я сократила расстояние между нами, выхватила незажженную сигарету из губ жестокого на вид человека и положила ее между своими. Охранник рядом с ним машинально протянул мне зажигалку.
Я нажала на кнопку, высвобождая бутан в ладони, а затем зажгла газ зажигалкой, так что пламя было захвачено в моей руке. Это был простой трюк — быть единственным ребенком с диким духом, которому меня научили в юности, но судя по тому, как настороженно охранники смотрели, как я зажигаю сигарету, я, должно быть, ведьма.
Я всегда была поклонником практической магии.
Я сунула сигарету обратно между губами охранника, и когда сигарета вспыхнула пламенем, раздались проклятия, и они оба отскочили назад, похлопав себя по одежде.
Затем повернулась, чтобы уйти, чувствуя боль в ладони под холодным Русским небом, и первая искренняя улыбка коснулась моих губ.
———-
Ронан
Madrugada — момент на рассвете, когда ночь встречает день.
Засунув руки в карманы, я стоял перед окном библиотеки и смотрел, как свет озаряет горизонт. Дедушкины часы пробили восемь утра, сигнализируя, что я проспал меньше трех часов после возвращения из Москвы прошлой ночью. Но как только взошло солнце, я встал.
Старые привычки умирают с трудом.
Тихое зимнее утро оставалось тихим, когда первый луч света достиг носков ботинок. В тонком золотистом луче плавали пылинки. Это зрелище напомнило мне солнечный свет, просачивающийся сквозь грязное окно квартиры; замерзшее дыхание потрескавшихся губ, голод и исчезающие желтые синяки.
Первый свет в моем детстве означал, что мы с братом должны были бегать по улицам и воровать выпечку из местных пекарен. Кристиан обследует ресторан, а я буду делать грязную работу. Моя мать не была поваром. Или матерью, которая кормила своих детей. После ее смерти мы остались бездомными и стали лучше жить. По сей день мое тело все еще просыпалось заряженным каждое утро, ожидая необходимость найти пищу. Непроизвольная реакция называлась травмой, но мне казалось, что это звучит несколько драматично.
Когда свет замерцал на льняной шевелюре, волна жара пронзила меня, скользнула вниз, затвердев в паху, и мое тело напряглось. Восходящее солнце создало идеальную иллюзию нимба на макушке Милы, прежде чем она скрылась за деревьями, окаймлявшими мою собственность. На секунду мне показалось, что я настолько сексуально подавлен, что представляю ее. Одному Богу известно, сколько раз я думал о руках в ее волосах, пока она брала меня в рот. Я был уверен, что он этого не одобряет, но, может, ему стоит понизить свои ожидания, чтобы мы все были счастливы.
Юбка подсолнечного платья скользнула в поле зрения, и я, дерьмо, знал, что мое воображение не придумает цветочных узоров. По-видимому, Мила встала так же рано — или она просто была на ногах, чтобы найти путь к спасению. Меня это почти не волновало.
Вчерашний день снова нахлынул: вкус ее губ и ощущение тела, прижатого к моему. Единственное, что удерживало меня от того, чтобы трахнуть ее у стены душа, была навязчивая мысль, что я обманул ее в чем-то, с чем ее молодые, изменчивые гормоны не могли справиться, и что ее подчинение не было искренним.
75
У меня Стокгольмский синдром. У тебя Стокгольмский синдром. У нас Стокгольмский синдром (фр.).
76
Здравствуй.
Я мог быть щедрым, когда хотел.
С тех пор мое решение не отпускало меня, как зубная боль.
У меня было миллион продуктивных дел, которые я мог бы сделать прямо сейчас, но вместо этого я стоял с необходимостью наблюдать, что моя зверушка делала этим ранним утром.
Когда Мила вышла из-за дерева в поле зрения, мои глаза сузились, прежде чем скользнуть вниз по ее телу. Она была мокрой и грязной, пальто, которое я ей купил, свисало на одном плече. В этот момент комиссионный магазин выбросил бы его. Если бы я не был уверен, что у меня нет свиней, я бы предположил, что она каталась в загоне для свиней. Самое смешное из того, что я видел, было не в ее внешности, а в том, что она делала.
Юлия вошла в комнату, знакомо шурша платьем. Прежде чем она успела объявить, что завтрак готов, я жестом пригласил ее встать рядом и сказал по-русски:
— Объясни мне это.
Она сделала паузу, наклонила голову, рассматривая сцену под другим углом, затем выпрямилась и скрестила руки на груди.
— Девушка лезет на дерево с маленьким кроссбиллом в руках. Она, должно быть, пытается увидеть, может ли он летать.[77]
Я провел большим пальцем по своей нижней губе, которая приподнялась с сухим весельем. Я знал, что Мила не собирается сбрасывать птенца с ветки дерева. Вернее, он был слишком мал, выпав из гнезда, и она возвращала его обратно.
— У птиц имеются паразиты. — Юлия сморщила нос. — И ей лучше не заносить всю эту грязь в дом.
— Спасибо, Юлия. Я скоро приду на завтрак.
Она кивнула, довольная, что может быть полезной, и вышла из комнаты.
Вскоре у Милы образовалась аудитория. Павел появился в поле зрения и, казалось, был готов поймать ее, если она упадет, что было смешно, учитывая рост Милы, превосходящий его, и тот факт, что она только возьмет его с собой. Стало ясно, что его более сильным побуждением было заглянуть ей под платье. Я не мог винить парня, но также испытывал странное желание ударить его по лицу.
А еще был Альберт, самый разумный из них, который просто наблюдал, как Мила взбирается на дерево с птицей в руке. Ее сапог поскользнулся на ветке, и кора упала на снег, прежде чем она нашла лучшую опору.
Я начал ощущать зуд и дискомфорт во всем теле. Лучше бы Юля не добавляла мяту в мой чай. Она знала, что у меня аллергия и что крапивница у меня бывает хуже, чем в рекламе бенадрила.
Достав из кармана телефон, я набрал номер Альберта и поднес его к уху.
— Da?
— Спусти ее оттуда немедленно, — приказал я по-русски.
Его взгляд скользнул по окну и встретился с моим.
— Я пытался, босс. Она не слушается.
— Хочешь сказать, что не можешь загнать в загон одну гребаную девушку?
— Нет. Только не эту.
Что, черт возьми, было такого особенного в ней? Мои глаза скользнули вверх по дереву, смотря, как поднимается Мила. Как высоко было гнездо? На небесах? Я стиснул зубы и спросил:
— Почему у нее такой вид, будто она боролась в бикини в грязи?
Он немного поколебался, прежде чем признаться:
— Она играла с собаками.
На какое-то мгновение в трубке воцарилась напряженная тишина.
— Только не с Хаосом.
Это было больше похоже на рычание, чем на вопрос. Пес стал агрессивным и непредсказуемым, и его нужно было усыпить.
— Nyet.
Я был рад, что у него есть хоть капля здравого смысла.
— Я сказал ей, чтобы она не трогала птенца. Мать больше не вернется.
Вот почему Хаос все еще дышал, хотя и укусил пятерых моих людей. Альберт не мог убить ни одного долбаного насекомого.
— Это миф, — нетерпеливо сказал я ему.
Он почесал щеку и издал небрежный звук, который не был похож ни на что другое.
— Именно это она и сказала.
— Я хочу, чтобы она спустилась в ближайшие пять секунд, — отрезал я и повесил трубку.
Меньше всего мне сейчас хотелось уговаривать Милу спуститься с чертового дерева. Она, вероятно, оскорбит меня, прежде чем поднимется выше, и если мне придется прикоснуться к ней прямо сейчас...
Альберт спорил с Милой, которая была явно неистова по поводу своих природоохранных устремлений. Вернув птенца в гнездо, она начала спускаться обратно вниз. Облегчение было недолгим, когда с высоты десяти футов ее хватка на ветке соскользнула. Она упала на фут вниз по дереву, прежде чем нашла опору на другой ветке, и, если я не ошибаюсь, рассмеялась. Альберт схватил ее за лодыжку и притянул к себе, прежде чем поставить на твердую землю.
Я смотрел, как Мила стряхивает сосновые иголки со своего грязного пальто.
Дайте мне холодную темную камеру, в которой сидят пятеро мужчин, желающие меня убить, и я сделаю из этого блины. Но дайте мне это, и я не знал, что еще с этим делать, кроме как трахнуть. Мне еще предстояло там оказаться, так что, надо признать, я был немного не в своей тарелке.
Мой телефон зазвонил, и, радуясь возможности отвлечься, я схватил его, читая сообщение.
Надя: «Я так давно тебя не видела. Ты не скучаешь по мне?»
Я скучал по сексу, это уж точно.
Краем глаза уловив какое-то движение, я поднял голову, чтобы увидеть, как Павел приближается к Миле. Парень потер затылок и что-то произнёс. Было похоже, что он практикует с ней Английский. Наверное, это было ужасно. Она никогда не скажет ему об этом.
Надя: «Приезжай сегодня. Я приготовлю тебе ужин... и десерт. ????»
Я: «Полина лучше готовит».
Надя: «Она тоже лучше сосет член?»
Я: «Дай мне минуту, и я выясню».
Я бы никогда не допустил этого со своей кухаркой, но иррациональный гул играл под моей кожей и распространялся дальше с каждой секундой.
Надя: ????
Надя: «А твоя американка? Знает ли она, как заставить тебя кончить, так же хорошо, как и я?»
Я стиснул зубы. Мне не нравилось, что Надя даже упомянула Милу.
Надя: «Держу пари, что нет».
Подняв глаза, я увидел, что Павел покраснел. Парень с автоматом АК-47 на груди.
Надя: «Что с тобой в последнее время? Я извинилась за последний этот инцидент...»
«Этот инцидент» был последним, когда я видел ее, когда она разгромила свою гримерную в ревнивой ярости, потому что я не принял ее записку, предлагающую быстрый минет во время антракта.
Надя: «Я переспала с кое-кем прошлой ночью».
Я: «Я в шоке».
Нет.
Надя: «Он был у меня между ног. ????»
Надя: «В кои-то веки было хорошо...»
Она вела себя так, будто была обделена, но я знал, что она получала оральные ласки от мужчин и женщин одинаково — и часто. Она просто хотела увидеть меня на коленях. Я бы лучше пропустил свой член через мясорубку.
Павел подошел ближе, показывая что-то Миле, держа цепочку на шее большим и указательным пальцами. Она отшатнулась от его пистолета, словно просто стоя рядом с ним, могла заставить его выстрелить. Он заметил ее подвеску и теперь показывал свою. Как мило.
Надя: «Ронан...»
Мила расплылась в улыбке, вероятно, с нежностью рассказывая о своем отце садисте единственному здесь, кто готов был слушать — и только потому, что он хотел намочить свой член. Эта сцена начинала чертовски раздражать меня.
Я ничего не делал, но у меня действительно не было на это времени.
Я постучал по стеклу. Когда они оба посмотрели на меня, я бросил на Павла предательский взгляд. Он сглотнул, коротко сказал что-то Миле и ушел, оставив мою грязную пленницу наедине со мной. Ее прозрачные глаза, должно быть, ядовиты. Один ее взгляд пронзил мою грудь и распространил что-то тяжелое и жадное по всему телу.
Мой пристальный взгляд сказал ей: «зайди в дом прямо сейчас».
Ее молчаливый ответ не был важен, потому что в нем не было намека на «подчинение», «рабство» или «анал». Взгляд Милы усилился, прежде чем она подчинилась и пошла к передней части дома.
Надя: «Ты игнорируешь меня, потому что ревнуешь?»